Когда я только устраивалась на работу в «Придиру», меня отговаривали все кому не лень. «Разве ты не знаешь, что там целый вампирятник завелся — критику они пишут, как же! Куда смотрит Министерство! Глядишь, и тебя обратят — и так с тобой непонятно что делать, только этого позора нам не хватало», — наперебой твердили родственники и знакомые. Оказалось, все не так страшно, вампиры «Придиры» — существа дружелюбные и опасны только для слабонервных авторов, кровь пьют исключительно в переносном смысле слова (и то в основном портят). Конечно, Изе Остролистовой лучше на зуб не попадаться, опять-таки фигурально выражаясь… а вот с самой юной и трепетной вампирессой редакции, Гризельдой Хрумм, мы стали лучшими подругами. Она-то и объяснила мне, что литературные вампиры сильно отличаются от своих менее метафорических сородичей, и поведала историю их появления. А я решила поделиться этой информацией с читателями, и пусть сия статья станет и моим скромным вкладом в дело борьбы за магическую толерантность.

Про вампиров, не склонных раскрывать свои секреты, издавна ходило множество небылиц, к каковым следует отнести не только фольклорные предания невежественных крестьян, но и многочисленные «научные исследования» ученых европейцев. Чего только нельзя было из них почерпнуть! И что вампирами становятся самоубийцы и грешники, а также умершие без покаяния, и что вампиры-де не только сосут кровь у живых, но и совокупляются с мертвыми (термина «некрофилия» в те времена не существовало). В общем, сведения были противоречивы и крайне щекотливы. В особенности они щекотали творческую фантазию, что и привело к закономерному итогу: в девятнадцатом веке вампиры вступили и на территорию литературы. Своим крестным отцом литературные вампиры единогласно считают лорда Байрона, затронувшего тему вампиризма в своей поэме «Гяур».

Основателем же жанра «вампирской истории» принято считать врача и прихлебателя английского поэта, Джона Полидори, опубликовавшего в 1819 году рассказ «Вампир» (The Vampyre). Рассказ развивает набросок Байрона, который тот не стал дописывать под предлогом: «Не люблю вампиров, и наше недолгое знакомство ни в коей мере не вдохновляет меня на раскрытие их секретов». Лорд Рутвен, вампир из истории Полидори, был в общих чертах списан непосредственно с Байрона, что породило слухи о вампиризме последнего, не утихающие до сих пор. Вместе с тем, лорд Рутвен – первый вампир-аристократ (в дальнейшем в литературе других не будет), и мотив кровопийства хотя и не исчезает, но во многом уступает место запретной сексуальности и прочим соблазнам греха. Высокородный вампир любит кровь красивых молодых девушек, но чтоб не раскрывать свое инкогнито в высшем лондонском свете, готов удовлетвориться и простым соблазнением. Для удовлетворения же непосредственных потребностей ему служат (секс)-туры в страны третьего мира, вроде тогдашней Греции.

Дальше же — понеслось-поехало. Кровожадные и сексуальные аристократы-вампиры, обладающие сверхъестественными способностями, стали постоянными гостями читающей публики. В чрезвычайно популярном «грошовом ужастике» (penny dreadful), то есть газетном романе с продолжением о вампире сэре Френсисе Варни (читавшие «Другую историю», не удивляйтесь знакомой фамилии), появляется и мотив раскаяния, нежелания следовать своей ужасной природе. Варни, в самом начале описывающийся как кровожадное чудовище, чьи способности зачаровывать (cast a glamour) жертвы сродни скорее парализующему влиянию удава на кролика, чем харизме, постепенно становится все более привлекательным. Особенное уважение вызывают изысканные манеры и самообладание вампира-аристократа, а его разящая ирония послужила примером для поколений будущих литературных вампиров (в том числе и наших скромных критиков). Если лорд Рутвен в силу своих личных и сверхъестественных способностей обладал, казалось бы, полной властью над жертвами (потенциально — всем человечеством), то Варни предстает перед нами скорее в качестве изгоя — опасного, отчаянно защищающегося и способного возрождаться после смерти — но все равно одинокого. И одиночество это происходит не от презрения к смертным, а от невозможности жить их жизнью, быть нормальным, от чего Варни страдает. Когда же на него устремляется толпа, жаждущая его смерти, симпатии автора и главных героев однозначно на стороне гонимого вампира. Любопытно, что мотив кровососания тоже уходит на второй план — сэр Френсис Варни вечно ведет какие-то интриги, в которых проявляется и его вампирская сущность, но деньги — настоящая кровь капиталистического общества — кажутся ему нужнее, чем кровь человеческая.

Зато в другом известнейшем вампирском романе девятнадцатого века «Кармилла», авторства Джона Шеридана Ле Фаню, крови хоть отбавляй. Вампир здесь предстает в женском обличии графини Миркаллы (плюс все возможные анаграммы имени) Карнштейн; она, как свойственно архаическому вампиру, преследует прежде всего своих же кровных родственников. Необычным является только предпочтение жертв женского пола, и вообще ярко выраженный (в приемлемой для викторианского читателя форме) лесбийский характер взаимоотношений Кармиллы-Миркаллы с «подругами», чьей кровью она питается. Налицо зарождение фемслэша на вампирской почве. Неудивительно, что роман стал одним из фетишей позднейшей феминисткой критики. Чего только из него не вычитывали: и призыв к сексуальному раскрепощению — прежде всего женщины, и изображение женщины как исконной жертвы патриархального общества. (Это предложение лучше объединить с предыдущим.) Одно ясно — постепенно критика и вампиризм находили все больше точек пересечения, а литературные вампиры выделялись в особый подвид магических персонажей.



Тирза К. де Лезар-Гуштерич
внештатный заместитель младшего архивариуса Министерства Магии
ответственный историк „Придиры“