Кровь стучит в висках, и хочется закрыть глаза, хотя это будет слишком нелепо. Меня не поймут. Я никогда настолько не уставал на допросах. Впрочем, никогда раньше допросы и не были столь неудачны.
Картинка статична, хотя время продолжает течь, оно всегда течёт, не спрашивая нашего мнения. Кажется, надо сказать – "уходим", но не получается, хотя обычно это как раз моя задача. Видимо, просто не я один понимаю, что мы проиграли.
Баст у стены словно бы не знает, куда теперь девать палочку – когда его «объект» выведен из строя, а Крауч чуть ли не сползает по стенке, он ведь был неравнодушен к жене этого Лонгботтома, будь они прокляты – и как раз поэтому сдал своего сослуживца, но это теперь ничего не значит. Ни для него, ни для них, ни для нас.
Белла улыбается, торжествующе-отчаянно улыбается, наклонившись над Лонгботтомом, которому я ещё минуту назад, кажется, задал последний вопрос. Она не хочет верить, но она тоже понимает, и я почти чувствую её бессильную злость. Но сам тоже ничего не могу сделать.
Неподвижно. Тихо. Ненавижу…
Однако, я подмечаю в статичной картинке движение. Оно слабое, если бы не тренированное восприятие – даже нет, если бы не сама ситуация – ускользнуло бы. Неровное дыхание, и больше ничего – колыхание ткани, разве что. Стоит сказать, стоит нарушить статичность, ведь если я скажу, то Белла повернёт голову, и с её лица исчезнет эта улыбка, уступив место сосредоточенности. Вскинется Баст, и недоделок Крауч вспомнит о том, что дело – прежде всего. Но я молчу.
Пусть. Ни так, ни как-то по-иному я уже ничего не добьюсь.
Это, наверное, неправильно, и почему-то мне кажется, что жизнь, эта сволочь, к которой мы все привязаны, ещё напомнит когда-нибудь об ошибке – но я отворачиваюсь, сделав вид, что не заметил ребёнка, прячущегося за тяжёлой портьерой.
Тэм Элленфорд
