Окна в большой галерее заледенели так, что заснеженный пейзаж вокруг Хогвартса можно было увидеть, лишь протопив дыханием отверстие изнутри. Но это если ты теплый человек – морозная дымка, вырывавшаяся из призрачных губ сэра Николаса, не могла нарушить строгий узор белых кристаллов. Странно: человеком он прожил всего пятьдесят лет, а призраком – свыше пятисот, и все равно обрывки опыта той, бесконечно далекой жизни почему-то всплывали в голове первыми. Обычно сэру Николасу нравилось разглядывать морозное плетение, иней напоминал ему призраки еловых веточек, но нынешней зимой намертво смерзшаяся наледь складывалась скорее в решетки. Тюремные решетки. Как в Тауэре перед казнью.

Сэр Николас перешел в слепую галерею, но там ему показалось еще неуютнее. Он вздохнул. Дело было совсем не в зиме. Уж он-то знал. Случалось, и Темзу сковывало льдом , что уж говорить о Шотландии, а здесь, в Хогвартсе, стены гудели теплом, принимая в свои объятия раскрасневшихся от мороза и снежков детей. Профессор Макгонагалл тоже обратила внимание на необычный холод. Все-таки она кошка, кошки любят тепло; она даже почувствовала, как разгулялись неведомые маленькие твари, которые не отличаются людьми от дуновений холодного воздуха.

Однажды разбуженная в волшебнике, животная сущность уже никогда полностью не засыпает и подает сигналы своих обостренных чувств человеческому мозгу. Декан, конечно, не может поджать лапы, как это сделала бы кошка, и все же в жесте, которым она прижала развевающийся подол мантии, защищаясь от настырных сквозняков, было что-то неуловимо кошачье.

Сэр Николас давно задавался вопросом о происхождении этих маленьких духов холода. Живые их не видели, впрочем, живые многого не видят. Соответственно и имени им не было – кто еще раздает имена, как не живые? А кто-то и отказывается от имен. Сэр Николас поежился, как будто и ему могло стать холодно. Сущности, кем бы они ни были, нравились гриффиндорскому рыцарю: он любил наблюдать их грациозный полет, когда они ложатся в дрейф, вытягиваясь всем телом по хребту ветерка, когда танцуют, взявшись за руки, вокруг воздушной воронки.

Летом они почти не двигались – редко-редко когда появится самая крупная девочка, разморенная от жары, и, чуть ли не зевая, лениво уцепится пальчиками за краешек свежего бриза. Остальные, помельче, прятались в подземелье или вот в таких слепых галереях, куда не проникали лучи теплого летнего солнца.

Сэр Николас и сам не знал, почему ему захотелось отнести их к женскому полу. Наверное, за изящество, за кажущуюся слабость, невинность… Сейчас же они набрали силу и носились по коридорам, как маленькие ледяные фурии. Сэр Николас улыбнулся своей непоследовательности – фурии ведь тоже женщины. Однако маленькие сквозницы не были повинны в стуже, охватившей замок. Они любили холод – но они его не создавали. Живые редко задумывались, почему троим теплее, чем одному, даже если очаг пышет тем же жаром… в лучшем случае придумывали более или менее правдоподобные объяснения. Настоящее объяснение сэр Николас нашел только после смерти. В каждом живом существе горел свой собственный огонек, даже в крысах и пауках призрак примечал эти маленькие золотистые искорки. А уж люди иногда просто полыхали изнутри – хотя это как раз было не очень хорошим признаком: говорило о какой-то сильной боли или страсти… Нынешней зимой страх прибил огоньки многих студентов, ненависть сворачивалась в клубок, сжигая саму себя, недоверие вставало темной стеной между пылающими стрелками, тянущимися друг к другу… В коридорах Хогвартса воцарилась ледяная стужа, и даже в натопленной гриффиндорской гостиной студенты зябко передергивали плечами. Все живые…

Интересно, Тот-Кто-Выбрал-Себе-Имя-Которым-Его-Никто-Не-Хочет-Называть, неужели и в нем есть огонь? Не может быть. Он гасит чужие на расстоянии!

Огонь, горевший внутри профессора Макгонагалл, был похож на высокий ровный язык пламени на кончике стройной свечи. Цельность характера, твердая воля, строгий ум - сэр Николас видел прямое соответствие. Но теперь этот огонек метался из стороны в сторону, как будто под напором сильного ветра, то сжимаясь в одну искорку, то полыхая столбом, грозя сжечь заключавшую его оболочку.

В разговоре с деканом сэр Николас назвал сквозниц низшими сущностями – но, по правде сказать, он и сам не знал, куда их отнести. Кровавый Барон со свойственной ему мрачностью – или это такой слизеринский юмор? – предположил, что они находятся в родстве с дементорами. Сэр Николас не согласился. В сквозницах не было ничего страшного или уродливого. Они не питались чувствами живых. Просто холодные и бездумные…ему иногда казалось, ему казалось…что если и он перестанет думать, то превратится в такое же легкое, послушное дуновениям ветра создание…кто знает, может быть, сквозницы были когда-то призраками, а потом просто забыли? Забыли о смерти, забыли обо всех узах, что связывали их с миром живых? Это было бы так…приятно…забыть, не думать…

Привычным жестом, призванным укрепить волю и побороть малодушие, он сжал кулаки – и призрачные пальцы прошли сквозь прозрачные ладони. Нет! Он гриффиндорец! Он не поддастся этой слабости. Одного раза для гриффиндорца должно быть достаточно. Весна обязательно наступит. Он еще пригодится весне.